Рассказ сержанта Анатолия Шияна, командир группы спецназа (служил в Печорах в 1 роте 1969-1971гг.). Основано на реальных событиях. В интернете публикуется впервые.

Хочешь счастья - прыгни с парашютом. Может, и преувеличение, но ощущения чем-то похожи… Я мало что знаю про адреналин и эндоморфин, которые, мол, и являются причиной или следствием положительных эмоций человека, но эти радость, восторг, ликование – их и в самом деле от счастья не отличишь… Жаль, что это переживание такое короткое: минутки...
Хотя как повезет…

Причина этого счастья кроется, видимо, в постепенном нарастании нервного напряжения, а затем - в мгновенном избавлении от него. Начинается все еще во время подготовки к прыжку: подгонка снаряжения, туго-натуго затянутые ремни и лямки, рев моторов, сбивающие с ног потоки холодного воздуха от самолетного винта – и появляются чувства тревоги, неопределенности, неуверенности. В самолете напряг сильнее: после  взлета и металлический пол начинает казаться непрочным.  Даже у самых смельчаков – тех, кого я видел, - лицо приобретает сероватый оттенок. Трусов в разведшколе, конечно,  не было – но лица перед выброской почти у всех становились такими…

Затем начинается как бы неспешная подготовка к выброске, на самом деле длящаяся минуту-другую: штурман в белом тряпичном подшлемнике и таких же тапочках тащится мимо нас к двери, не спеша ее открывает - и долго пялится сквозь дверной проем, отыскивая известные ему приметы. А нам сквозь настежь открытую дверь там, глубоко внизу, видна вся-вся Земля, красивая и голубая, как мираж, но и далекая. Совсем чужая … И пустота кажется бесконечной. А ведь это всего лишь стандартные для десантных прыжков 800 метров…

Сейчас  самое главное – не уцепиться за что-нибудь в самолете. Руки становятся такими хваткими – так и норовят… Случился даже «отказник» по этой причине. Потом говорили: сумели оторвать его от самолета только на земле, чуть ли не открутив какую-то деталь «кукурузника». И списали в другие войска: негоден для ВДВ…

      Не уцепиться – а сам цепляешься… За самое надежное тут: за себя, за толстые лямки подвесной системы. Первые наши прыжки были с перкалевым парашютом модели Д1-8, потом его заменили на капроновые Д3 серии 3. Они были надежными, но очень уж громоздкими. На лавке самолета уверенно помещался лишь ранец основного парашюта, а ты привешивался к нему. Ко времени выброски ноги сильно уставали. Когда летели на десантирование, с оружием и снаряжением, где полет всегда больше часа – становились совсем ватными…

     Но вдруг внезапно… в десанте всегда так! – начинает мерзко квакать сирена, в «Ан-втором» особенно противная: «Пошел!».

     Тут уж еще крепче вцепляешься в лямки, чтобы на коротеньком пути нечаянно не ухватиться за что-нибудь, и в стремительно мчащихся мгновениях выжидаешь свою очередь, чтобы, оттолкнувшись левой ногой, броситься в прямоугольный проем – к Земле, к ней, чужой, но родной… Вначале идут самые тяжелые ребята, затем все более и более легкие. От нашего энергичного движения внутри салона самолет сильно качает с крыла на крыло…
     И вот – мой черед: «Не задерживай! Пошел!». «Да иду я, иду!..»

     В первое мгновение становится не по себе от полной, абсолютной пустоты вокруг. Обычно всегда что-нибудь есть: стена, дерево, земная поверхность. А здесь – ничего… К тому же за порогом от тебя уже почти ничего не зависит: вытяжной фал, прицепленный к тросу в самолете, стягивает чехол с небольшого вытяжного парашюта – капронового зонтика со стропами вместо рукоятки. Стропы тянут оранжевую трубу чехла с основного купола. Слезая с него, чехол одновременно расправляет купол в длину. А уж сам купол тянет за собой уложенные в ранце змейкой парашютные стропы. На какое-то мгновение из всех этих элементов образуется длинная линия. Спусковой механизм для всей этой автоматики – твой собственный вес…

     Конструкторы предусмотрели строгую последовательность раскрытия. Чтобы она соблюдалась, придумали так называемые контровки: заранее тобой же привязанные в нужных местах крепкие нитки, которые при последовательном выходе из ранца поочередно обрываются. В итоге первые мгновения прыжка чем-то похожи на движение по стиральной доске: «Дерг-дерг-дерг…» Вдобавок и незаметные с земли облака, как мокрые тряпки, мимолетом шлепают по лицу…
Но вот купол краешком черпнул воздуха - и мгновенно стал огромным. Летишь вниз, хлопок, рывок, ноги кверху – есть раскрытие!

     И неподвижно повисаешь в тишине Вселенной. И сразу появляется ощущение счастья. Многие, даже самые безголосые, начинают петь, все перекрикиваются: хочется с кем-нибудь поделиться радостью ничем не ограниченной свободы… Хочется продлить ее, эту радость, этот восторг, это счастье. Хорошо бы так и летать, как пушинка – долго, до бесконечности. Но мы тяжелые – и нам никогда это не удается. Поэтому вначале почти незаметно, а затем – кажется, что все быстрее и быстрее, - висим, парим, спускаемся, а потом уже и кувырком летим в травку на площадке приземления.
  
     Я и сейчас с удовольствием вспоминаю эти моменты. Иногда они мне снятся. Много раз я порывался записаться в парашютный  клуб. Даже адрес брал, но как-то не сложилось…

    
     Этот ефрейтор по фамилии...
 

Этот ефрейтор по фамилии Почепка был медбратом в медсанчасти, и призван на службу из Белоруссии после окончания медицинского училища. Говорили: чуть ли не акушерского… 
     На прыжках Почепка разгуливал по площадке приземления с громадной сумкой с красным крестом и с завистью глядел, как парашютисты один за другим отделяются от самолета, как раскрываются купола, как лихо – или не очень – приземляются знакомые ему ребята. Тогда он бежал туда и спрашивал: не нужна ли помощь.

     Роста Почепка был примерно метр пятьдесят с беретом.  Маленький, тоненький, с не сильными ручками-ножками. И весил соответственно - килограммов 40-45 вместе с тельняшкой. Прыгать ему не разрешали: купола армейских парашютов рассчитаны на куда больший вес.
Числился Почепка в роте обслуживания, а жил и кормился в санчасти. Его непосредственным командиром был лейтенант, в просторечии - летеха, начальник санчасти, с которым они общались чуть ли не на равных. Когда дело подошло к дембелю, Почепка так надоел мольбами летехе, что тот обратился к начальнику парашютно-десантной службы капитану Берсеневу.

     Таких, кто Почепку не любил, я не припомню: невозможно было даже нагрубить этому милому пареньку с детской улыбкой. Может, поэтому капитан и согласился: «Ну, пусть прыгнет разок…» Служить в десанте, ходить в берете и тельняшке – и ни разу не прыгнуть?! Да дома девки засмеют!
     Укладывал свой парашют Почепка вместе с нами, выполняя все этапы укладки подчеркнуто правильно, потому что понимал: судьба его, как десантника, висит на волоске мимолетной слабости Берсенева.

     И вот настало утро 1 сентября 1971 года. Дети еще даже не вышли в школу, а мы уже были на аэродроме в Пскове. Погода стояла дивная: после прохладноватой ночи поднимавшееся в ясную высь солнышко быстро прогревало землю.
    
     Прыжок намечался самый простой: без оружия и снаряжения из Ан-2. С высоты 800 метров с принудительным открытием купола. На давно привычную площадку приземления на окраине Пскова. Для Почепки это было событием, а для нас, - так, семечки. Считай, что три рубля за такой простой прыжок Родина начислит нам почти ни за что…
     Хотя, конечно, было за что: это сейчас чуть ли не государства Островов Недоеденной Кости диктуют России, что и как ей делать – чаще всего нечестно и несправедливо. А тогда  даже наши злейшие друзья опасались нагрубить Советскому Союзу. Не скажу, что это – из-за меня, но и из-за меня – тоже…

     Я служил в первой роте, поэтому мы отпрыгались одними из первых. Угомонив радость и волнение, а затем собрав купола в сумки, улеглись на краю поля погреться на солнышке и подремать, решая сразу две задачи: и чуточку компенсировать ранний подъем, и про запас - не часто в армии удается побездельничать. Лениво наблюдали, как приземляются высыпавшие из очередного корабля парашютисты.
Вдруг - один не приземлился! Если бы не легкий ветерок, который потихонечку сносил парашютиста в сторону, могло показаться, что купол с миниатюрным человечком приклеился к небосводу. Оп-па: да это же Почепка!..

     Как помнится, во Пскове, на нашей площадке приземления, был небольшой бугорок, на котором стояло  какое-то сооружение – то ли тригонометрический пункт, то ли вышка для наблюдения за прыжками. Не знаю, есть ли сейчас. Сейчас многое пропало…
Как всякий пуп Земли, бугор лучше прогревается Солнцем, и над ним возникает восходящий поток более теплого воздуха. В конце-концов медбрат попал в этот поток и завис в нем…
…а затем стал понемногу набирать высоту. Сначала забеспокоились руководители прыжков: может, парень с перепугу потерял сознание, и сейчас качается там, в небе, ожидая помощи? Но в бинокль было заметно  выражение блаженства на круглой мордашке медбрата, выглядывающей из великоватого ему десантного шлема.

     Тут уж закипела душа Берсенева: «Висит! А не отпрыгалась еще и половина части!..» Но посылать следующий самолет было невозможно, если на его пути парит в небе человек.
     Затем заволновались остальные офицеры: в день прыжков они ухитрялись десантироваться дважды – а это небольшие, но все-таки не учтенные женой деньги. Мы же – отпрыгавший свое рядовой и сержантский состав – уже, как и обычно, проголодались. Поэтому мнение на площадке было одно: полет медбрата в псковской атмосфере несколько затянулся. Но, судя по его высоте, обед и у нас, и у парящего в выси Почепки будет нескоро…

     Капитан Берсенев – обычно выдержанный – схватил мегафон, нацелил его на Почепку и закричал: «Уйди из восходящего потока! Лямку тяни!». Дело в том, что если  сильно натянешь, буквально повиснув на них, любую пару лямок подвесной системы, даже одну лямку, то купол перекашивается и приобретает форму этакой хулиганской кепки. Выходящий из-под ее козырька воздух сообщает парашютисту, кроме вертикальной, еще и горизонтальную скорость. Если вытянуть вдобавок еще  и несколько метров строп – можно сильно увеличить и скорость спуска. Но мы никогда так не делали. К чему это, если можно еще несколько мгновений ловить кайф?

     Вот и медбрат безмятежно парил между Солнцем и тригопунктом. Понимая, что это его первый и последний в жизни парашютный прыжок – он черпал упомянутое счастье полной ложкой…

     Солнце поднималось, прогревая землю, а вместе с ним поднимался и Почепка. И был уже явно выше первоначальных 800 метров. Берсенев в сердцах ткнул мегафон медицинскому летехе: «А ну-ка поговори со своим… Кто мне его подсунул, мать-мать-мать!...». Красный, как рак, медик, дежуривший на этот раз на площадке вместо Почепки, начал с ласковых уговоров: «Вовик, потяни лямочку! Лямочку!! Лямку!!! Правую!!!..».
     Но тщедушный Почепка даже не пытался, и летеха отступил. Потом мегафон брали другие, но – с таким же результатом. Может, Почепка вначале и попробовал управлять парашютом, но быстро понял – не по силам. В бинокль было видно, как уютно устроившись в подвесной системе, он мирно разглядывал землю, и нас, маленьких-маленьких на ее тверди.
Прыжки пришлось приостановить. До тех пор, пока поднявшийся ветерок не отнес уже еле заметного медбрата далеко в сторону. Говорили потом, что с попутным ветром он долетел почти до Эстонии. Все это время за ним ехал автомобиль и сидевшая в кузове спецкоманда с биноклями через мегафон уговаривала его вернуться на землю.

     Что ему сказали потом командир части, капитан Берсенев, командир роты обслуживания и летеха-медик – Почепка утаил…
     Так что считаю, что по крайней мере один рекорд - по длительности прыжка, - все-таки не у австрийца, а нашего печорского медбрата ефрейтора Почепки. Тот ведь долго учился, готовился материально, морально и физически, а Почепка поставил свой рекорд как бы мимоходом, вернее - мимолетом. Просто потому, что такой уж вырос…
     Гиннеса, как и обычно в то время в Советском Союзе, на фиксацию рекорда не пригласили… Жаль, конечно…
Хорошо хоть, что там был я…