Каждый раз, читая о партизанском движении, находишь все новые и новые шокирующие факты. Сегодня повествование о событиях на северах, в новогодние и рождественские дни 1942-43 годов. Боевую вахту несли партизанские отряды. Практическое пособие по ведению войны в зинее время. Как это было, рассказывает Андрей Меньшенин...

Партизанское движение в Заполярье — особенное

Военные действия на фронте Заполярья начались 29 июня 1941 года. Я, как и каждый северянин, знаю, что пограничные рубежи на этом участке фронта врагу перейти не удалось. В сентябре 1941 года защитники Заполярья остановили захватчиков в районе реки Западная Лица, и фронт стабилизировался в 48 километрах от Мурманска. К концу осени 1941 года гитлеровцы, не добившись решающего успеха ни на Мурманском, ни на Кандалакшском направлениях, перешли к обороне. У наших войск появилась твердая уверенность, что армия, Северный флот и пограничники выстоят и не пропустят врага к Мурманску. Немцы же, перейдя к обороне, возводили долговременные оборонительные сооружения, укрепляли линию фронта, готовясь к наступлению. Тогда штаб Карельского фронта и Мурманский обком партии приняли решение — приступить к формированию партизанских отрядов. Во что это обойдется — тогда не знал никто.

Из воспоминаний командира партизанского отряда «Советский Мурман» С. Куроедова: «Было создано 12 отрядов на Мурманском направлении, но действовать пришлось только двум — “Советскому Мурману” и “Большевику Заполярья”».

Основу отрядов составляли добровольцы — около 100 человек. Средний возраст — чуть больше 20. Самому молодому партизану было 16 лет, самому старшему — 52 года. Мурманские рыбаки, мончегорские металлурги, апатитские горняки, кандалакшские лесорубы стали северными партизанами.

В июле 1942 года отряды были сформированы, определен район базирования и действий отрядов. На 13 августа 1942 года командованием было назначено принятие партизанской присяги. А в ночь на 14 августа 1942 года отряды отправились к месту постоянной партизанской базы — высота «Ударная» в среднем течении реки Лотты около государственной границы. И вот 18 августа достигли высоты 137,2. На долгие 27 месяцев эта высота, ставшая базой, была для партизан их лесным домом.

Читаю документы архивного фонда: «Главным объектом нападения была автострада Петсамо — Рованиеми, по которой шло снабжение немецких войск. Взрывая мосты, организуя засады на пути автоколонн, уничтожая мелкие гарнизоны, разрушая линии связи, партизаны тем самым должны были “парализовать” эту основную коммуникацию противника».

Партизанское движение ведется, как мне известно, на своей территории в период ее оккупации врагом. Но автострада Петсамо — Рованиеми — это Финляндия, а значит, территория враждебного государства. Анализируя деятельность северных партизан, я нашел еще несколько особенностей партизанского движения в Заполярье, значительно усложнявших выполнение оперативных партизанских заданий. На основании этого я позволил себе заключить, что партизанское движение в Заполярье — особенное.

Первой особенностью, усложнявшей действия партизан, было то, что для выполнения задания им приходилось действовать в немецком тылу, тогда как отряды базировались на территории своей страны. Из воспоминаний командира партизанского отряда «Большевик Заполярья» А. С. Смирнова: «В отличие от партизан Брянщины, Белоруссии и Украины, мы ходили на боевые операции в глубокий тыл, порой за триста — триста пятьдесят километров от своей базы, на север Финляндии, преодолевая каждый раз линию обороны противника, представляющую цепь хорошо укрепленных, связанных между собой пикетов и опорных пунктов, расположенных вдоль нашей государственной границы».

Воевать партизанам пришлось не только с немцами, но и с финнами. Финским «горным егерям» были не страшны северный климат и северная зима. Поэтому для партизан финны были даже более опасны, чем немцы.

Поскольку действия партизан происходили на чужой территории и пути походов были разные, то действовать им приходилось на незнакомой географической местности. Из записей А. С. Смирнова после первого похода в 1942 году: «До нашей границы идти просто: карта поднята — и все ясно. Вот дальше… только схема… белый лист бумаги с координатной сеткой». Из воспоминаний партизан: «Наши действия осложнялись тем, что мы не умели ориентироваться на однообразной местности, а топографические карты оказались устаревшими». Да и не всегда можно было раскрыть карту: действовать нужно было оперативно и стремительно, от этого зачастую зависела их жизнь и успех операции. Поэтому незнание местности я считаю особенностью, отличающей их от других партизан и усложняющей выполнение боевой задачи.

Следующая особенность, которая отличает наших партизан от всех остальных: в районе их действий не было гражданского населения, которое бы оказывало им помощь и снабжало продовольствием и одеждой. Поэтому продукты, боеприпасы, запасную одежду, медикаменты и другие необходимые предметы приходилось нести с собой или отбивать у немцев. Без помощи населения партизаны были лишены не просто бытовой поддержки и морального сочувствия. Итогом здесь была безысходность в положении с ранеными и угроза срыва боевой операции от усталости и голода.

Читаю воспоминания А. С. Смирнова: «Действовали мы на территории государства, которое находилось в состоянии войны с нами, и поэтому население его было враждебно настроено к партизанам… Сложно нам было решать проблемы продовольственного снабжения и эвакуации раненых. Поход нередко длился месяц, а то и больше. Каждому партизану надо было взять с собой 300–400 патронов, 4–6 ручных гранат, 1,5–2 кг тола, термитные шары, мины. …Брали 60 ржаных сухарей (из расчета полтора сухаря на день), шпик, соль, гороховый суп-пюре, концентрат каши. Поэтому вес рюкзака достигал 40–50 кг. Такая ноша затрудняла движение, изматывала силы. Нехватка продуктов нередко приводила к истощению людей, иногда — даже к срыву операции…. Но если с голодом как-то можно было бороться, то проблему эвакуации раненых мы, по существу, так и не смогли решить. Попытались использовать для этой цели оленей — безуспешно. И если летом ослабевшие от голода партизаны, меняясь через каждые полсотни метров, могли еще тянуть десятки километров на плечах самодельные носилки с ранеными, то зимой раненого укладывали на волокуши, сделанные на скорую руку из его лыж. Долго ли он мог пролежать при морозе 20–30 градусов, укрытый одной плащ-палаткой?!»

Еще одной отличительной особенностью был сам наш Север, вернее, его география: тундра, сопки, скалы, бурливые реки, многочисленные озера и болота, мошка и комары. На сотни километров — бездорожье и глушь. Из дневника политрука П. Евсеева: «Чуть забрезжил рассвет — двинулись в последний переход… Только бы добраться до перевала, думал я, а оттуда до базы рукой подать. Выкладываем последние силы, с великим трудом дотягиваем до перевала, и что же? За болотом снова такой же перевал, путь до него нелегок, а высота “Ударная” по-прежнему в далекой дымке… Когда поднимались на какую-то высотку, я оглянулся и поразился: казалось, это взбирается не боевой отряд, а плывет ручей человеческой муки…»

Летом тундра богата еще одной достопримечательностью — комарами и мошкой. Из дневника политрука П. Евсеева: «Людям, не знающим тундры, трудно и представить, сколько здесь бывает мошки и комаров. А если добавить еще слеп ней, которые появляются в жаркие дни, то такая компания может заесть до смерти… Комары встретили нас в Мурмашах и провожали далеко за границу. Едва показывалось солнце, как они облепляли все, что не защищено. И не было никакого спасения. Помню, у Рестикента впереди меня шел Колычев. Его куртка, фуражка и накомарник, брюки и сапоги стали серыми, мохнатыми, будто их покрыли верблюжьей шерстью. Насекомые сидели один к одному, крыло к крылу, и старались прокусить ткань. Их укусы — настоящее наказание. Мазались всем, что было под руками: одеколоном, водкой, ружейным маслом. Натирались настоем табака, багульником и еще какими-то травами, но помогало мало. Казалось, на всем свете нет существа страшнее и кровожаднее. Лицо покрывалось сплошными волдырями, тело нестерпимо чесалось и горело, словно его облили кислотой».

В борьбе с комарами партизаны проявляли максимум изобретательности: натирали лицо и руки багульником, ружейным маслом, настоем махорки, табака, одеколоном. Пускали в ход все виды «антикомариного оружия» — дым, табак, сетки. Ничего не помогало. В своих воспоминаниях партизаны отмечают, что по возможности (которой почти никогда не было) старались пользоваться кострами. Сидя у костра, они специально пропитывались его дымом.

А зима… Царица севера. Круглый год у нас холодно и полгода темно. Из записей А. С. Смирнова: «Тяжелее всего приходилось зимой. С ноября и до конца апреля, даже в мае, лежал снег. Морозы иногда достигали 30–35 градусов… Погода менялась по нескольку раз в сутки». Переход из мороза в оттепель и обратно в густой снег, продувные метели, сильные ветра, лютые морозы — испытание не для слабых. Больше суток на улице — уже приговор. В одном из зимних походов партизаны находились около 20 суток, без костра.

Могло ли предположить командование, организуя партизанское движение в Заполярье, что оно столкнется с такими сложностями? Склонен считать, что командование предполагало, какие жертвы это повлечет. Но это никого не остановило.

Дневник политрука

Из дневника политрука П. Евсеева: «Во время одного из перекуров подошел к бойцам первого отделения. Ребята обсуждали, что лучше: если оторвет ногу или оторвет руку? Если, скажем, оторвет левую руку — это еще ничего: и косить сможешь, и козью ножку сам скрутишь… — Ага. Зато ходячий… А если правую? — Тоже ничего. У меня дядька одной левой запросто узлы вяжет, на балалайке играет. Тренировка! А если ногу? — У нас в деревне сосед Митрофан с той войны на деревяшке. За ним другой на обеих ногах не угонится. Всю жизнь работает, а теперь бригадир в колхозе». Были ли при этом спокойны? Нет, конечно. Но по-мужицки рассудительны: и при увечье можно жить и быть полезным — «всю жизнь работает». Такие разговоры, пишет политрук, всегда сопровождали учебные занятия: во время перекуров, на обеде и даже после отбоя…

Читая дневник политрука, я обратил внимание на то, какое плохое оснащение оружием было в отряде: «Вскрыли ящики и горько разочаровались. Думали, что дадут автоматы, карабины, пулеметы, “лимонки”, пистолеты; а в ящиках оказа лись реставрированные винтовки “маузер”. Ни одного автомата и пулемета. Гранаты — РГД, патронов мало, да и те — ржавые... На наши претензии в штабе ответили: “Возьмете у немцев, и будут у вас автоматы и пулеметы. Сейчас Родина другого оружия дать не может”».

И они «добывали» себе оружие. Очень ценился немецкий пистолет «Вальтер», считался офицерским оружием. Поскольку действия партизан в большинстве своем носили диверсионный характер, то для врага их появление зачастую было неожиданным, а результаты ошеломляющими. Опомнившись, каратели бросались в погоню. Здесь любая ноша тормозит. И поэтому добытое оружие иногда приходилось бросать: топить в реке, болоте…

Рассматривая в архивном фонде «Боевые листки», выпускаемые повзводно в отряде, я заметил, что в каждом выпуске есть заметка об оружии. «Погода сейчас стоит переменная. Она влияет на оружие. За оружием нужно следить, как никогда. На больших привалах первое внимание — оружию». Заметка партизана Казаринова: «Каждый боец-партизан запомни: оружие — ваша жизнь. Хорошо работает ваше оружие — значит ты недоступен для врага, пока у тебя есть патроны. Отказало в бою оружие — ты не можешь убить того, кто хочет убить тебя. Оружие у всего личного состава проверено… В зимних условиях оно должно быть смазано зимней смазкой, или протереть насухо. Зимней смазки у нас нет, но содержать свое оружие в чистоте мы обязаны».

Длительные походы рассчитаны на здоровые ноги. И вот в том же дневнике П. Евсеева читаю: «24 дня пролежала моя тетрадка в землянке, ожидая очередной записи. В поход запрещено было брать какие бы то ни было бумаги. Да если б и взял, то когда записывать... Некогда. Ох и тяжел же был этот первый поход! Но вот теперь, на базе, можно и поразмыслить кое над чем. Обошли с командиром взвод, осмотрели ноги бойцов. 12 человек натерли ноги. У Лукшина и Есаулова все ноги в болячках. Удивляюсь, как они только ходят. Велели смазать потертости зеленкой, проветрить и просушить обувь; показали, как надо мотать портянки, дали советы, как лучше шагать на марше».

Проблема была в отряде и с самой обувью. Сапог не хватало. Носили ботинки с обмотками. Из дневника Евсеева: «Уйма хлопот с обмотками, все их клянут почем зря: на икрах плохо держатся, съезжают, разматываются на ходу. Попросил командование решить вопрос с сапогами…» А партизанский секрет удобства сапог раскрывается в книге командира: «В любую пору года каждый имел в запасе сменные портянки или шерстяные носки. Вымокшие портянки или носки партизаны обычно засовывали под нижнюю рубашку, где они за время перехода просушивались». И все-таки надежного способа, как сберечь ноги зимой 18 суток под открытым небом без костра на 35-градусном морозе, не придумал никто…

Лыжи

Север, зима и снег. Для стремительных разведывательных, штурмовых и диверсионных действий во время зимних походов партизанам, конечно, необходимы лыжи. И умение ходить на них было одним из условий при приеме в отряд. Читая дневники и записи, анализируя воспоминания партизан, я поражался: с каким упорством они осваивали незнакомое им дело. Из воспоминания секретаря партбюро отряда «Большевик Заполярья» И. Шумилова: «Вспоминаю почти пятидесятилетнего партизана Порфирия Ротатого… Однажды вечером Порфирий подошел ко мне и спрашивает: “Скажи, что мне будет, я ведь на лыжах ходить не умею? Обманул командование, когда в отряд брали…” Я, конечно, прочитал ему мораль. А он: “Ты должен меня научить. Думаю, не такое уж это сложное дело… Только пока никому не слова”. С одной стороны, мне было жалко человека, но и молчать нельзя — ведь скоро зимний поход. Как только выпал первый снег, Порфирий — ко мне. Просит показать, как на лыжах надо стоять… Я показал, съехал со склона… Порфирий остался тренироваться. Через час вернулся в землянку — все лицо в крови». Когда пришел приказ на зимнюю операцию, Порфирию сказали, что он останется на базе, поскольку не умеет ходить на лыжах. На глазах пожилого человека появились слезы, он стал умолять командира: «Поверьте, я выдержу, выдержу!» Поход планировался недолгий, и Смирнов, сжалившись, разрешил Порфирию идти с отрядом.

Из записей командира отряда А. С. Смирнова: «На третий день я со своим отрядом шел замыкающим. Стоя сбоку лыжни и наблюдая за бойцами, я вдруг увидел, что по глубокой, хорошо утоптанной лыжне идет с лыжами на плече Порфирий Артемьевич Ротатый. Кричу ему: “Стой! Порфирий, в чем дело? Сломались лыжи или ногу натер?” А он ругается, снимая с плеча лыжи и становясь на них: “Та будь воны проклати, цеи лыжи, тресця их в душу”. Я знал, что он плохо ходит на лыжах, но командир взвода доложил, что за это время Ротатый настойчиво тренировался и может идти. “Не рекорды же ему ставить”, — добавил он. Да и я поддался настойчивым просьбам Ротатого. Сейчас на него было смешно и жалко смотреть. Лыжи набегали одна на другую, и он с трудом удерживался, чтобы не упасть носом в снег. Но зато старался изо всех сил, даже пытался шутить: “Ось, поберегись, бисова душа, бо подавлю!” — подражая кучеру, кричал он идущему впереди бойцу. Ему охотно уступали лыжню, провожая смехом и шутками…На большом привале я снова вызвал Ротатого: “Порфирий, может тебе лучше остаться здесь, с радистами?” Бережно держа лыжи под мышкой, стараясь ничем не показать усталости, он ответил: “Никак не можно мине остаться, товарищ командир. Я дуже освоил цеи чертовы ходули”».

Добрую половину пути этот «лыжник» вынужден был идти пешком по снегу — так выходило быстрее. И Шумилов вспоминает: «Вернувшись из похода, Порфирий наказывал в письме своей жене: “Милая Маша, если останусь живой до конца войны и вернусь, то к моему приходу все, что в доме на лыжи похоже, — сожги, глядеть не могу”».

26 раз между вражьей землей и Родиной

Туда. От партизанской базы до границы шли два дня. Из записей А. С. Смирнова: «Первым линию границы, разделяющую нашу землю и землю противника, перешагнул Чеканов. Именно перешагнул, высоко поднимая ноги. За ним цепочкой, оглядываясь по сторонам, зашагал его взвод разведчиков, затем весь отряд. Шли, не слыша собственных шагов. Инстинктивно жались друг к другу, стремясь в близости обрести уверенность и спокойствие». Так напряженно начинался каждый из тринадцати походов. Но впечатления о первом переходе были наиболее яркими, потому что каждый открыл для себя границу. Как семнадцатилетний Володя Астахов, партизанские «диверсанты» думали, что вдоль границы тянется «колючка» или какой-нибудь забор.

Уже на «той» земле отряд рассредоточивался и шел рассыпным строем. Такой порядок обеспечивал партизанам круговую оборону на марше. Обычно шли без привала несколько часов, и за все это время никто не произносил ни звука. Партизан обступал чужой лес. Ни звука, ни птицы, ни шелеста, «на белом мягком ягеле даже шаги не слышны». Смирнов вспоминает, что тишина звенела в ушах. Напряжение, казалось, достигло апогея. Когда «вдруг из-под ног с криком вылетела куропатка, все схватились за автоматы». Старались уйти подальше от линии пикетов необнаруженными. Связь осуществляли сигналами. Только через пятнадцать часов форсированного марша делали большой привал.

Прошло чуть более полугода с первого перехода, когда к лету 1943 года на пути партизан «уже на подходах к шоссе, в лесу и на болотах появились завалы, а вокруг хуторов — заборы из бревен с амбразурами для стрельбы». Значит, о партизанах уже знали все. «Мы ходили на виду у всей Финляндии, и эхо партизанских взрывов разносилось по всему ее северу», — вспоминали партизаны. Враждебное окружение ощущать было очень тяжело, зная, что помощь ниоткуда не придет.

Обратно. Поэтому, выполнив задание, — скорее домой. А возможные пути возвращения партизан часто перекрывались карателями. У партизан на обратном пути задача была запутать следы и сразу уйти как можно дальше. Я представляю, как, торопясь и задыхаясь, уставшие партизаны карабкаются последние метры. 13 раз возвращались они с вражьей земли; каждый раз отрываясь от преследователей, сопровождаемые немецким самолетом-разведчиком или бомбардировщиком, ожидая впереди вражескую засаду.

Таким образом, во время войны по приказу Штаба партизанского движения Карельского фронта партизаны Заполярья 26 раз переходили государственную границу для выполнения боевого задания. Переходы и переправы Наша северная природа очень сложная и для жизни, и для путешествий. Здесь вы почти не увидите травянистых полян, цветочных лугов, песчаных рек, обширных равнин, густых лесов. Только каменистые дороги, елово-сосновый лес, сопки и скалы, множество болот и озер, низкорослый северный березняк, бурные реки, буераки и косогоры. Во время каждого похода предстояло пройти 250–300 километров. Это несколько недель пути. И зачастую сразу же, не отдохнув, надо было выполнять задание либо непредвиденно вступать в бой.

Как это было летом. Из дневника политрука П. Евсеева: «В первый день похода шли очень медленно и тяжело: за сутки не более 10–15 километров. Отряд растянулся. Многие вырубили длинные палки и шли, сгорбившись, опираясь на них, как на посох. Каждые 1,5–2 км привал: партизаны ложатся на землю и отдыхают по 20 минут… Ночевали в негустом лесочке, без огня, прямо на земле. Спали часа 4, не больше». Медленно и тяжело шли партизаны — огромные мешки за плечами да нелегкое оружие в руках (пулеметы, автоматы, карабины) не способствовали маневренному продвижению. «Груз за плечами прижимал к земле», — вспоминают партизаны. Я допускаю, что кого-то даже мог и придавить такой груз. А нести такой груз над головой на вытянутых руках, идя вброд по воде? Хорошо, если перед водной преградой была возможность раздеться, а затем обсушиться. Но часто продолжали путь в мокрой одежде.

Об одном из партизанских способов переправы вспоминает П. Спиридонов: «Дело было в 1943 году. Выручил стог старого сена, стоявший на берегу реки. Мы набили плащ-палатки сеном, хорошо завязали узлы телефонным проводом. Получились хорошие шары-поплавки, на которых мы бесшумно и переплыли. Этот способ сослужил нам хорошую службу не раз».

Выполнив задание, отряд стремился быстрее возвратиться на базу, так как пути отхода, как правило, блокировались карателями. А. С. Смирнов вспоминает: «Мы решили перехитрить фашистов. На пути лежало открытое шири ной 10–12 км болото. С наступлением сумерек отряд двинулся через это болото. Но какие сумерки заполярным летом? Словом, яркие лучи солнца застали нас на болоте. Партизаны прихватили в руки длинные палки, шли по пузырящейся под ногами гнилой зыби и подбадривали себя: “В болоте нам нечего бояться смерти, здесь ведь водятся только черти, а мы все — сами на них сейчас похожи”. Шли на расстоянии вытянутых в сторону рук, чтобы в случае чего помочь друг другу. Сделав еще шаг, я тут же проваливаюсь. Опираясь на палку и руку Ефимовского, становлюсь на кочку, иду вместе со всеми. …Брели люди, срываясь с кочек, утопая по колено в грязи, выбираясь и снова увязая. Сапоги с каждым шагом все тяжелее, брюки намокают. Хлюпает вода, чавкает темно-коричневая грязь. Никто не оглядывается. Все притихли, словом не обмолвятся. В этой гнетущей тишине все сводится к одному — скорее бы выбраться из этого вонючего комариного ада. Я думаю, что немцы и предположить не могли, что мы рискнем форсировать такое болото». Впоследствии один из пленных финнов сказал партизанам, что по этому болоту ходят только лоси, а все люди ходят в обход. Партизаны в обход не могут, ведь «на хвосте» каратели, а боеприпасы на исходе.

Каким бесконечно длинным казался обратный путь домой и каким невыносимо трудным. Евсеев отмечает в дневнике: «Люди вымотались до предела. Падают и, с трудом оторвавшись от земли, идут вновь». «Отдыхали часто, но бодрости не обретали. Настроение у людей падает. Ночевали “по-господски” на моховых матрацах и подушках. Утром некоторые партизаны стали отказываться идти дальше — нет сил…» А все равно шли. Партизаны забирали у ослабевших «сидоры»[5] и оружие, подставляли свое плечо и продолжали путь. Слово «усталость» стало в их обиходе постоянным: усталость не давала подняться, прибивала к холодной земле. Из записей А. С. Смирнова: «…Я и сам чувствую, организм перестает повиноваться и требует отдыха. Гляжу на светящуюся стрелку компаса и ничего не вижу; слушаю, что говорит подошедший Семенов (начальник штаба отряда. — А. М.), и не слышу; стараюсь понять смысл сказанного и не понимаю — ужасное состояние…» В связи с постоянным преследованием и на земле и в небе партизаны выбрали метод: идти ночами, а днем отдыхать, забираясь в глухие уголки между скалами.

Осенние походы несли с собой и дополнительные препятствия — дожди, холодный северный ветер. А водные преграды преодолевать нужно было попрежнему. Из записей А. С. Смирнова: «Нервы напряжены до предела... Накрапывает холодный дождь. Зубы самопроизвольно начинают стучать. Вернулась разведка: впереди озеро, пройти можно только вброд. Около берега неглубоко — дальше неизвестно... Ну что ж, брод так брод. Все равно промокли. Другого выхода нет, надо спешить. Вода очень холодная, доходит почти до пояса. Палкой прощупываем дно: каменистое, не вязкое. Еле выбрались на берег. Вода хлюпает в сапогах. Каждый шаг дается с трудом... Делаем привал. Многие тут же валятся с ног. Непривычный для слуха звук выводит меня из оцепенения — это стучат зубы озябших, насквозь мокрых, лежащих на сырой холодной земле людей».

Как это было зимой. Из записей А. С. Смирнова: «Наступили самые короткие дни. Не дни, а сплошные сумерки. В декабре у нас на Мурмане всякое бывает: и морозы, и оттепели, и хлопкие северные ветры, и тишь во время буйства северного сияния». Глубокий и рыхлый снег, лед, стужа, полгода сплошные сумерки — вот преграды для зимних переходов. Здесь и экипировка другая — лыжи, маскхалаты, валенки. Зимний поход начинался от базы по льду реки Анномы. Затем путь лежал в лес.

Из записей А. С. Смирнова: «Лыжи проваливались, идти стало тяжело. Приходилось торить лыжню, все время сменяя друг друга. Впереди шли самые выносливые и крепкие партизаны… А так как нас было более ста человек, да еще кережи с оленями, то в глубоком и рыхлом снегу оставалась торная дорога. Мы шутили на привале, что, мол, немцы, обнаружив с самолета нашу лыжню, поднимут панику, подумав, что советская дивизия обходит их с правого фланга…»

Затем лес редел и переходил в низкорослый березняк с частыми озерами и болотами. Идти здесь было легче: ровная местность, да и снег уплотнен ветром. Но на болотах и озерах к прежним трудностям марша прибавлялись новые: под снегом из-за неустойчивой северной погоды часто оказывался не лед, а вода. Из воспоминаний начштаба отряда П. Семенова: «Это беда. Лыжи сразу намокли, а некоторые партизаны замочили и ноги. Скользящая поверхность лыж покрылась бугристой коркой льда. Пошли медленнее, то и дело прощупывая палками и обходя стороной подозрительные участки. Идти на таких лыжах дальше совершенно невозможно. На берегу скребли их ножами, проклиная все на свете». Впредь, вспоминают партизаны, открытые места — озера, болота, реки решили, по возможности, обходить опушками леса и кустарника.

По два дня разведчики отряда шли, не снимая лыж, по трое суток партизаны не знали сна, четверо суток и более терпели без костров и горячей пищи. Если же появлялась возможность сделать привал и развести костры, то их прятали в снежные ямы и маскировали еловым лапником. Затем в такой ямке устраивались на ночлег, по два-три человека, укрывшись плащ-палатками. Короткий сон чередовали с побудками для согревания, «гимнастики» и растирания ног. И снова шли. На некотором расстоянии друг от друга, чтобы в случае засады не всем сразу попасть под огонь.

За период своей боевой деятельности партизанам пришлось пройти около 6 000 километров.

Голод

Партизаны вспоминают, что очень трудно было рассчитать и распределить количество продуктов на дальний поход. Поэтому уже в первом походе политруки вынуждены были проводить беседу на тему «Экономьте сухари», так как кое-кто сразу же проявил недисциплинированность: вместо половины сжевал по целому сухарю. Ведь поскольку костры разводить запрещено, питались большей частью всухомятку.

О проблемах с продовольствием читаю и в дневнике партизанского отряда, который вел помощник командира по комсомольской линии Иван Мужиков: «Днем встретили стадо оленей. Эх, убить бы хотя одного на взвод. Запросили разрешения у Куроедова. Связной передал: “Не стрелять!” “Мясо” убежало от голодных партизан. Это очень нам не понравилось. Самолеты продолжают утюжить тундру, по-видимому, все еще ищут нас... Едим ягоды и сырые грибы. Ужасно мучаемся без соли. О ней чуть ли не легенды складывают. Грибы без соли опротивели. Начались поносы, появились признаки дистрофии: ребята стали пухнуть...

Снова встретили оленей. На сей раз, не спрашивая никого, Зайцев одной пулей уложил животное. Освежевали оленя и начали делить. Разложили все на пять кучек. Зайцев отвернулся, а Казаринов, показывая на кучку мяса, спрашивал: “Кому?” “Первому взводу”, — отвечал Зайцев. “Кому?” — “Разведке”. “Кому?” — “Штабу отряда”, — и раздавали дальше. Сырое мясо Катя Филонова (медсестра. — А. М.) есть запретила, и Куроедов пообещал скоро устроить привал с кострами. Нести оленину поручили самым надежным, как драгоценный груз». И следующая запись, вероятно, после привала: «Снова в путь. Все разговоры вокруг еды. Мечтали о каше — гречневой с молоком... Оленина без соли хотя и притупила голод, но не поправила дела».

Человек может привыкнуть ко всему. Партизаны привыкли и к стрельбе, и к бомбежкам, и к изнурительным походам. Но вот к сырым грибам без соли привыкнуть не смогли. Из записей А. С. Смирнова: «Иду в голову колонны. Во взводе Колтакова прямо передо мной на кочке, обхватив живот руками и согнувшись в три погибели, сидел Юра Бызов и тихо стонал. Лицо его осунулось, посерело. Над Юрой, сняв рюкзак, стоял Ротатый и вполголоса отчитывал: “И чим тильки ты, хлопец, думаешь — головой або задом? Хиба ж я тоби не гутарил, що воны погани та ще сыри? Вот зараз тоби у животи и свербыть и кыдае то туды,то сюды; не успеваешь штаны натянуть, як опять надо скидовать. Свий тыл надо закрытым держать, пока сами у хвинском тылу ховаемось”».

И все-таки единственно доступное — грибы и грибы... Из дневника П. Евсеева: «К концу дня вошли в какую-то долину. Здесь, по-видимому, еще не было заморозков. Повсюду — яркие шляпки подосиновиков. Грибы и ягоды еще крепкие. Но сейчас от одного их вида начинает тошнить. А есть надо, чтобы не погибнуть с голоду. И едим».

Таким образом, почти все осенне-летние походы содержали в своем питании подножный корм. Рецепт его приготовления — в воспоминаниях партизана В. Ф. Татарских: «На приготовление шла просто вода и грибы — первое блюдо; отваренные грибы — второе блюдо; ВСЕ БЕЗ СОЛИ!!! Чай с ягодами — третье блюдо, где ягоды служили хлебом и сахаром».

Татарских вспоминает, как он работал над усовершенствованием рецепта. Один боец рассказал ему, что когда-то он был на охоте со своим папашей. Они варили грибной суп, заправляя его брусникой, и было вкусно. Татарских тоже ре шил приготовить такой суп. «Набрал грибов всех сортов, какие только росли и какие можно употреблять в пищу. Набрал брусники. И все это вместе заварил в котелке. Дело было в походе и, конечно, все снова без соли. Этому блюду всем отрядом было дано название “солянка партизанская”. Название всем понравилось, а вот вкус...»

Зимой партизанам приходилось особенно тяжело. Как вспоминает начштаба отряда П. Семенов, он предложил поискать продукты на заброшенных пограничных заставах. Партизаны посетили их, и оказалось — удачно. Нашли спрятанные пограничниками еще в июне 1941 года концентраты, муку и крупу. «Правда, они были затхлыми (долго пролежали под землей) и пахли керосином. Но голодному человеку не до таких мелочей. Пир шел горой — варили кашу, пекли блины, жарили оладьи». Муки было много, но ведь ее в поход не возьмешь — нужен хлеб. Из воспоминаний П. Семенова: «Соорудили из камней печурки и ночью в густом ельнике стали выпекать лепешки. Днем их укладывали в мешки. Оставшуюся муку и продукты унесли на временные базы».

Меня не отпускает мысль, почему нельзя было доставлять продукты партизанам самолетом? Хотя бы зимой, ведь есть рация. Я понимаю, что преследователи на хвосте, и недопустимо обнаружение отряда, но ведь можно сбросить где-то в условном месте и не на пути отряда. Не может быть, чтобы это было неразрешимо. Думается, что командование не принимало это во внимание. Просто бросили людей на выживание. И поэтому вот такие горькие воспоминания партизан — укор всем: «Горстка партизан добиралась по тундре к своим. Разрывали снег и питались морожеными грибами и брусникой... Рвали ягель, пробовали его варить. У всех опухли ноги. Многие уже не верили, что останутся в живых, впали в безразличие».

Боевые операции и их результаты

Первый поход 1942 года длился с 22 августа по 25 сентября. Он носил разведывательный характер в тылу врага. Партизаны ознакомились с районом будущих действий протяженностью 1 000 километров, установили места расположения многих пикетов на границе, разведали, где легче всего пройти линию обороны.

А 13 декабря 1942 года представитель Штаба партизанского движения привез приказ для второго похода. Выход назначался на 17 декабря. Задачей похода было нанести внезапный удар по зенитным батареям и аэродрому противника в районе Сальмиярви. Специальной группе разведчиков из 17 человек под командованием Ивана Сычкова поручалось провести разведку в районе никелевого комбината. От партизанской базы до района Сальмиярви примерно 300 километров.

Из дневника политрука П. Евсеева: «Шли тихо, в голове и по бокам — дозоры, но они все равно ничего не видят и не слышат даже в пяти метрах. Кое-кто из партизан порядком вымотался, еле передвигает ноги. Таких приходится подбадривать и словом, и делом: поочередно несем его мешок, даем несколько капель спирта. Отдохнув, человек забирает свой “сидор” и идет дальше». Партизан Иван Шнюков, бывший лесоруб из поселка Лесной, вспоминает, каково это — быть дозорным: «Нас с Сашей Незговоровым перевели в головной дозор. Я не знаю, где страшнее было — на прикрытии или впереди. Мне кажется — в дозоре. Идешь в неизвестность по заданному маршруту, а впереди только враг. Бывало, взлетит сигнальная ракета прямо по нашему курсу, и ты непроизвольно начинаешь поворачиваться в сторону. А сзади команда: “Идти, как приказано!” Зажмешь в себе страх — и вперед». Даже через столько лет в словах партизана я почувствовал страх. Я представил себе дозорного, как щит отряда, выставленный вперед, — нельзя ни свернуть, ни спря таться. Чего ожидали, то и случилось (из дневника отряда): «И вдруг частая дробь автоматов. Совсем рядом. Отряд быстро занял позиции для боя. Оказывается, во время метели впотьмах мы набрели на зенитную батарею, о существовании которой ничего не знали. Завязался жаркий бой». Как вспоминают партизаны, батарея была стремительно атакована двумя взводами. Но противник скоро пришел в себя. «Наши потери — двое убитых, двое раненых. Противник оставил на сопке половину личного состава. Уцелевшие фашисты отошли за болото, в сторону Поросъярви. Внезапность нападения на аэродром была потеряна. Сейчас немцы примут все меры, чтобы не дать нам уйти».

Из рапорта командира сводной группы партизанских отрядов «Советский Мурман» и «Большевик Заполярья» начальнику Штаба партизанского движения при Военном Совете Карельского фронта комбригу С. Я. Вершинину: «Будучи уже обнаруженными, не имея возможности оторваться от преследующих групп, подвергаясь налетам и бомбежке вражеской авиации, опасаясь подхода новых групп и заслонов, я вынужден был отказаться от ранее принятого решения на выход к объектам операции и принял решение на возвращение в наш тыл. Куроедов».

Отход партизан был тяжелым. Чтобы сбить с толку преследователей, шли на юг более 12 часов без отдыха. Из воспоминаний Куроедова: «Уже три или четыре дня мы обходились без горячей пищи. Но теперь при температуре -35° и резком северо-восточном ветре окоченевшие люди стали отставать. В конце суток устроили большой привал. Но снова без костров — место почти открытое. Сразу всё и всех замело снегом». Свидетельствует начштаба отряда П. К. Семенов: «Выставили посты, хотя в двух шагах впереди ничего не видно. Такая метель. Я, Леша Попов и Шура Артемьева залегли вместе, и через несколько минут нас занесло снегом так, что по нам ходил часовой и ничего не заметил». Спать на таком сильном морозе было трудно. Мало кто знает, что на холоде даже во сне мышцы дрожат. Партизаны шутили: «Если бы не умели дрожать, давно бы замерзли».

К вечеру отряд вышел на озеро. Сзади слышались голоса немцев. Не оставалось ничего другого, как пересекать озеро. Евсеев отмечает в дневнике, что метров 200 шли нормально. Но на середине озера под снегом оказалась вода. Лыжи сразу обмерзли, партизаны сбросили их и остальную часть пути шли по колено в мокром снегу. «Только успели перейти озеро, как появились фашисты. Но спуститься на озеро они не решились. Преследование прекратилось, но они выпустили вверх три красные ракеты, значит, из виду не потеряли».

А впереди партизан ждали новые испытания. Крепчал мороз. Валенки промокли насквозь, замерзли, не сгибались в подъеме и «разламывались». Появились больные и обмороженные. Вспоминает Иван Шнюков: «Достал из вещмешка консервы и сухарь на двоих. Хотел подкормить Сашу Незговорова. Открыл банку, а там все замерзло — лед. Пока возился, руки закоченели, взять ничего не могу. Рукавицы-то у нас мокрые, как и валенки. Шура (медсестра. — А. М.) посоветовала мне потереть руки снегом. Это помогло, но не надолго, в дальнейшем пальцы примерзли к рукавицам. Я заметил: стоит подморозить кончики пальцев, как тут же чернота появляется с обратной стороны, за ногтями. …А в мокрых валенках ноги спасали таким образом: на привалах перематывали портянки. Часть посуше шла к стопам, а мокрая — к голенищу. Но через некоторое время и это не помогало. Отсыревшие валенки от мороза так «садились», что совсем сжимали ноги. Перематывание портянок уже не спасало. Согреться можно было только в движении, про костры все давно забыли. Спали, укрывшись плащ-палаткой, по 2–3 часа в сутки».

Несколько дней партизаны шли в таком напряженном темпе. Начало сказываться моральное и физическое истощение людей. Из воспоминания коман дира отряда С. Куроедова: «Комсомолец Саша Ефремов запросился в кережу — тот, кто ложился туда, обрекал себя на смерть, замерзал через несколько дней или даже через несколько часов. Помню последний разговор с Сашей. Он стоит у лыжни, я подхожу и спрашиваю: «В чем дело, почему не идешь?» А он просит: «Товарищ командир, расстегните мне пуговицы…» Ефремов так закоченел, что не мог расстегнуть брюки...»

На партизан нашло безразличие. Евсеев пишет в дневнике: «Я заметил, что у Михаила Мурина, шедшего рядом, веки сомкнуты. Он спал, продолжая двигаться по инерции. Вскоре я и сам почувствовал, будто уплываю куда-то. Потом споткнулся и поймал себя на том, что заснул. Шли будто пьяные, покачиваясь из стороны в сторону». Увидев такое состояние отряда, командир приказал идти к лесу, чтобы отдохнуть и попытаться обсушиться. Но не успели расположиться с кострами, как послышался гул вражеского самолета. Пришлось все погасить и сократить привал.

Командиры приняли решение идти новым, неизвестным, но более безопасным маршрутом — через Кучин-тундру. Там можно было оторваться от карателей и не напороться на пикеты. Горы Кучин-тундры зимой считались непроходимыми. Троп никто не знал, шли ущельями по глубокому снегу. Стоило человеку упасть с лыж, как он погружался по грудь в снег. Пробивать лыжню очень трудно. Из дневника П. Евсеева: «Идущие впереди выдерживали максимум 10–15 минут. Однако перевал за трое суток одолели. Во время очередного кратковременного отдыха я сел в снег и с удовольствием закрыл глаза. Дрема сразу затуманила мозг, слепила веки. Каким-то последним усилием заставил себя подняться на ноги, чтобы не уснуть. Смотрю, ребята лениво растянулись на снегу. Комвзвода крикнул: “Нам сейчас спать никак нельзя. Можем не встать больше”. Многих пришлось поднимать силой».

Обещание скорого костра подняло и приободрило людей. Костер в той ситуации для них был мечтой, жизнью, счастьем. Сделали еще два перехода и оказались на небольшой высоте в густом сосновом лесу. Здесь они решились впервые за полмесяца развести настоящие большие костры и встретить Новый год. Из дневника П. Евсеева: «Мороз -35°. А у нас —долгожданный костер. Даже посветлели лица. Появились котелки, вешалки с одеждой. Разулись, сушим валенки. Комиссар объявил: “Через три часа наступит Новый, 1943 год. Разведка сообщает, что ничего опасного пока нет... В честь Нового года разрешаю израсходовать по одной пачке концентратов и по банке сухого спирта на человека”. Встречали Новый год по всем правилам. Через носовые платки и разные тряпки выжали из “жми-дави”[7] почти по 100 граммов буроватого спирта, вонявшего денатуратом, воском и еще чем-то... Выпили за Победу!»

Не удалось тогда вволю насладиться теплом костров, небесный гул снова возвестил об опасности… Такой была ночь под Новый год.

Дальнейший выход на Кучин-тундру был для партизан мучительным. Их бомбили и обстреливали из пулеметов немецкие самолеты. На хвосте все время висели каратели, от которых приходилось отбиваться. Ко всем бедам прибавился голод. Из воспоминаний С. Куроедова: «Еды никакой: у кого сухарь-два, у кого крошки, а у некоторых — и того нет. Едят снег… Люди опухли от голода, обморожены, а надо идти еще не менее 60 километров».

Как можно в таком физическом состоянии еще нести оружие и быть готовым к бою? Как в этих страшных условиях они не сошли с ума? Подтверждение своим мыслям нашел в дневнике партизанского отряда: «02.01.43. Наутро мороз до 40 градусов. Двигаемся к границе. Местность пересечена болотами... Днем стало известно, что исчез боец Мозаков из группы Колтакова. Разведка Чеканова вышла на поиски. Товарищ Мозаков был обнаружен в 5–6 км в западном направлении. Конечности рук и ног были обморожены до такой степени, что кожа на руках висела, как оборванные тряпки. По-видимому, т. Мозаков был не в своем уме, и на вопрос — куда он направляется, отвечал: “Был дома” и благодарил командира, что тот его отпустил. “Теперь я всегда буду заходить домой…” Привели его к костру и старались отогреть... На самой границе в 100 м на нашей территории похоронили т. Рязанова. Он умер не столько от обморожения, сколько от ослабления сердечной деятельности».

И в дневнике политрука П. Евсеева: «Сегодня наш взвод идет замыкающим. Впереди у лыжни видим — стоит человек и раздает проходящим — кому сухари, кому сахар: “Берите, ребята, ешьте, у меня еще целый мешок шоколада…” Я доложил командиру, что с партизаном Мочалиным творится неладное. Из-за сильного истощения и переохлаждения у партизана наступило тихое помешательство. Мы уложили его на волокушу (из запасных лыж) и потащили. Через полтора часа он умер».

Дневник политрука свидетельствует нам, что на очередном привале заболел еще один боец. Он побрел куда-то, не разбирая дороги. Партизаны догнали его, спросили: «Куда направился?» Он ответил: «В ресторан. Разве вы не чуете запах печеного хлеба?» Ребята поняли, что он тяжело болен: «Послушай, если здесь и есть какая-нибудь столовая, то только для гражданских, туда не впускают с оружием». Он без сопротивления отдал автомат, гранаты и финский нож. Его уговорили потерпеть и идти вместе со всеми. Партизан стал раздавать всем остатки своих сухарей, каждого встречного брал под руку и уговаривал пойти с ним, обещая как следует угостить. К утру он скончался. В тяжелом состоянии находился Степан Глоба. Как-то он подошел к костру и начал ссыпать патроны из вещевого мешка прямо в огонь. Потом забрался под елку, умоляя не будить и не тревожить его. Партизаны взяли его под свою опеку.

Куроедов вспоминает, что отряд растянулся на добрых десять километров. Замерзшие, измученные, оборванные, кто на двух лыжах, кто на одной, кто с одной палкой, а кто и вовсе без палок — все передвигались из последних сил. «С трудом преодолевали любой бугорок на тропе, любую ямочку. Часто было слышно, как гремели лыжи. Это значило: кто-то из партизан упал…»

На одном из партизанских слетов уже после войны партизан Владимир Астахов рассказывал об этом походе: «Возвращались мы из зимнего похода уставшие, голодные, в общем, еле живые. Шли как в тумане, как в каком-то бреду. Не понимали, живы еще или уже на том свете. Я сильно отставать стал, и идущий сзади начальник штаба начал меня подбадривать, сначала словами, а потом лыжными палками. Только я останавливаться начну, он палкой как огреет! Встрепенусь, пройду немного, и снова впадаю в апатию. И снова лыжная палка ласкает спину. Так и довел он меня до привала».

С неимоверными трудностями 2 января отряд вышел на Кучин-тундру. Командиру доложили, что 4 человека при смерти, 56 — с различными степенями обморожения, 18 человек не могут двигаться. Обмороженных поместили у костров и следили, чтобы переворачивать. Снова воздушный гул предупредил о том, что надо ждать «гостей». Костры пришлось погасить. Командир принял решение: ра неных и обмороженных оставить у костров, а тем, кто еще могут двигаться, срочно идти на свою базу за продуктами и помощью.

Из воспоминаний А. С. Смирнова: «Я и комиссар Селезнев остаемся на месте с ранеными и обмороженными. Я никогда не забуду той ночи. Кое-как сделали в снегу окопы и заняли круговую оборону, хотя многие стрелять не могли — обморожены руки. Костры опять развести не сумели — «пропитанная» сырым снегом и «прибитая» морозом березка никак не разгоралась. Сидим, пощелкивая зубами. Комиссар шутит: “Если бы не умел дрожать, то давно бы замерз”. И, содрогаясь всем телом, прохрипел: “За одну кружку крепкого чая полжизни не жалко”. Снова появились самолеты, сбросили бомбы и улетели... Выдвигаем по лыжне, откуда пришли, дополнительный пост из двух человек. Один с обмороженными ногами — мог стрелять, другой с обмороженными руками — мог ходить. Договариваемся, что при появлении немцев они кричат: «Ура!» — и стреляют. Всем остальным делать то же самое: кто может — ведет огонь, другие — кричат «Ура!».

Я сижу в теплой уютной комнате и анализирую эту картину предстоящего боя. Мне все это кажется нереальным и напоминает детскую игру в войну. Стрелять никто не может, потому что в детской игре — оружие игрушечное, а здесь у взрослых — обморожены руки; зато можно громкими криками «Ура!» пугать врага. Смешно? Тогда было не до смеха. Три десятка партизан, измученных голодом, холодом, усталостью и болью, готовились принять, может быть, последний в жизни бой.

Из воспоминаний А. С. Смирнова: «Под утро наш дозор открыл стрельбу — появилась первая группа противника. Поднимаем шум. Немцы озадачились. Подойти не решаются, видимо ждут подкрепления... И мы тогда подумали, что нам надо уходить на базу самим. Помощи ждать долго». Они уложили раненых и обмороженных на волокуши и двинулись в путь. Люди еле передвигались, «норовили спрятаться под елку или упасть в сугроб, чтоб больше не подниматься. Ни звуков, ни разговоров, только болезненный тяжелый хрип».

Из дневника партизанского отряда: «06.01.43 г. ...Наутро как ни старались поддержать уже сошедшего с ума т. Антонова, все же его пришлось похоронить. Ни спирт, ни имеющиеся медикаменты не помогли. В эту ночь на лыжне скончался скоропостижно т. Забавнов». К утру удалось оторваться от немцев на значительное расстояние и дойти до соснового леса. Из записей А. С. Смирнова: «Впервые за 20 дней не таясь, развели настоящие большие костры. Много!!! Стали кипятить снег и с жадностью пить горячую воду. Те, кто думает, что на морозе согревает спирт или водка, глубоко ошибаются. Это только сначала, когда выпьешь, кажется тепло, а через некоторое время зябнешь сильнее, чем прежде. А вот кипяток, да еще заваренный “пакколой”, это прелесть, блаженство! Он не только согревает, но и наполняет человека бодростью. Это я по себе знаю... Немного поодаль наши лесорубы успели сделать для больных “нодью”. Утром, снова подкрепившись кипяточком, мы двинулись в путь. Вскоре нас встретили пограничники, завели в свои землянки — накормили, потом проводили на нашу базу».

Из воспоминаний командира С. Куроедова: «Хочу упомянуть об исключительных качествах Петра Евсеева. Когда политруки представляли мне данные о больных, раненых и обмороженных, Евсеев сообщил о всех партизанах своего взвода, но ни сло вом не обмолвился о том, что и у него обморожены обе ноги. Превозмогая боль, политрук продолжал идти еще около 50 километров». Последние страницы дневника Петра Евсеева: «Усталость валила с ног. Но каждый понимал, что ни о каком отдыхе не может быть и речи: там остались наши товарищи, и их судьба зависит от нас. Я еле двигал лыжами и все ждал: вот сейчас упаду. Считал каждый метр: два, десять, двадцать... Когда подошли к первой линии обороны пограничников, я упал в первой же траншее и уже не мог подняться. Обмороженные ноги не чувствовали лыж... Пограничник вытащил меня, поставил на лыжи. Он не знал, что у меня отмерзли ноги. Я решил до своих землянок дойти самостоятельно: стыдно, если ктото приволочет. Но сил не хватило. Где-то на середине озера упал и не поднялся. Оставшийся путь — около полукилометра — одолевал ползком, надев лыжи на руки. У землянки еще раз попробовал встать — не смог. Потемнело в глазах... Очнулся уже в землянке. Ребята раздевают, оттирают снегом лицо и руки, разрезают валенки, осторожно снимая их. Вливают в рот спирт. Казаринов начал растирать ноги. Меня отхаживали полсуток, но все без толку. Утром осмотрел врач из пограничного полка, смазал, забинтовал ноги и приказал готовиться к эвакуации».

Так закончился этот самый страшный поход партизан Заполярья с 17 декабря 1942 года по 7 января 1943 года.

Из рапорта командира сводной группы партизанских отрядов «Советский Мурман» и «Большевик Заполярья» начальнику Штаба партизанского движения при Военном Совете Карельского фронта комбригу С. Я. Вершинину от 17 января 1943 года:

«Вышло в поход — 119 человек. Из них похоронили — 23 человека: 15 чел. — убито, 1 — расстрелян, 7 — замерзло. Отправили в госпиталь — 60 человек: 56 — с обморожением, 4 — с ранением. Вернулись на базу — 36 человек. Куроедов».

По материалам ресурса "Отечественные записки", strana-oz.ru